Особенная окрылённость

[Twilicorn]

Особенная окрылённость
Сиреневые перья бессильно сникают в набегающих воздушных потоках, мышцы недавно появившихся крыльев очень слабы, и все попытки полета длятся не более минуты, после чего заканчиваются неуклюжим шлепком о насмешливую, пыльную жесткость дорожки, синяками и шишками. Твайлайт, теперь уже крылатая, учится летать.
Она в очередной раз становится на край дорожки, вытягивает шею и наклоняет голову, словно стоит на старте Забега Осенних Листьев. В её взгляде – сосредоточенность и решимость, правое переднее копыто нервно постукивает по грунту, приподнимая беспокойные соринки. Юные крылья расправляются двумя веерами цвета предзакатного неба, и вот все четыре подковы ударяют по земле, сердце бьется тяжелым молотом под грудиной, а легкие заполняются обжигающим воздухом. Сиреневое тело пушечным снарядом проносится вдоль удивленных кустов, с которых под ударами крыльев срываются мелкие листочки, вот копыта отрываются от земли… Сантиметр за сантиметром… Встречный поток воздуха ударяет в грудь, чуть не опрокидывает на спину, и… Разбитое колено!
Пони тянется губами к подорожнику, и, морщась от терпкого вкуса травяного сока, прикладывает сорванный листочек к ссадине. Баюкая своё ушибленное колено, Твай поднимает взгляд к небесной лазури – туда, где стайка пегасов весело гоняет белоснежные хлопья утренних облаков, и ей становится грустно: ну почему у неё, сколько бы она не пыталась, не получается так, как у этих пегасов – легко, непринуждённо и весело? И почему тяготение оказывается сильнее и её мышц, и даже – её магии? Что держит её тело у поверхности земли, не отпуская взмыть ввысь?
Чтоб отвлечься, сиреневая пони меняет побуревший от крови листок подорожника на новый, но как не замечать бабочек и стрекоз, весело порхающих вокруг, воробьев, затеявших шумные игры в воздушные догонялки, стрижей, вытворяющих в полете такое, что не по силам и знаменитым Вандерболтам? Даже одуванчиковый пух легко устремляется в небо. А она… Она сидит в пыли и старается не расплакаться. Недели ежедневных попыток до изнеможения и никаких результатов; вечерние занятия в тренажёрном зале до седьмого пота, и всё зря; ночные изучения древних заклинаний и сокровенных ритуалов полета – без толку. Твайлайт чувствует себя булыжником, привязанным к земле десятками килограммов собственной неуклюжести, к которому кто-то, шутки ради, приделал бесполезные крылышки.
Вот уже и предательски защипало в глубине носа, а затем первые слезки показались в уголках глаз. Как хорошо, что никто не видит её сейчас, ведь её подруги и наставница так гордились ей во время коронации, а она так их подвела – оказалось не способной на то, что не только у аликорнов, у простых пегасов получается без затруднений. Она решила так и просидеть до темноты, а потом, когда никто не увидит, и даже Спайк уже будет крепко спать, прошмыгнуть в библиотеку, но только вот…
Твайлайт прижимает сильнее новый, прохладный, лист подорожника к разбитому колену, и зажмуривает глаза – ей тяжело сейчас видеть и летающих по своим делам насекомых, и птиц, в полет которых так и искрится весельем и легкостью, пегасов, которые почти что живут в небесной лазури – так естественен их полет, цветочный пух – не разумный, не живой, однако, способный легко оторваться от земли и беззаботно парить, поддерживаемый послушным воздухом. Но особенно невыносимы камни, насмешливо разлегшиеся в пыли и своим видом намекающие на то, что некоторые вещи даны не каждому, поэтому если что-то не получается, то надо смириться и, тем самым, обрести покой. И она замирает с поникшими крылышками, словно сама тоже стала большим сиреневым булыжником, угрюмо залегшим навсегда у обочины летней веселой дорожки.
***
Наступил час предвечерней тишины – когда дневная суета уже затихла, а вечернее веселье еще не наступило. Я достаю из гальванической ванны последнюю связку подков и любуюсь тем, как играют отблески предвечернего солнца на свежей позолоте. Местные модницы уже завтра с утра смогут пощеголять обновками друг перед дружкой. По старой привычке я выглядываю из дверей кузницы, но сиреневая молния уже давно не мелькала в кустах, и на этот раз я её тоже не вижу. Твайлайт, моя милая дурёха, вечно путающаяся под ногами, всё роняющая с верстаков, умудряющаяся обжечься о уж совсем огороженный защитной сеткой горн или испачкаться даже тем, во что вляпаться вообще затруднительно. Вечный источник беспокойства на моей кузнице, вечная помеха в любой работе, однако, я по ней скучаю. Очень скучаю.
Я, конечно, понимаю, что в теперешнем её статусе уже как-то не подобает лазить по кустам, собирая гривой репейник, или совать нос в бадью с водой, куда только что опустилась раскаленная подкова, но, всё-таки, мне очень не хватает всей той суеты, когда приходилось бросать работу и выпутывать незадачливую единорожку из проволоки или же срочно прикладывать примочку к её ушибленному копыту. Сейчас всё изменилось, Твай стала той, кем и должна была стать, ну а я остался тем, кем и был. Пусть будет счастлива.
Я запираю кузницу, после чего, в нерешительности останавливаюсь на её пороге. Сейчас у меня нет настроения веселиться с другими, и я решаю прогуляться там, где еще не гулял ни разу – вдоль малоприметной дорожки, на обочинах которой растет особенно много одуванчиков. Я не спеша шагаю по притоптанному грунту и стараюсь получать удовольствие от размеренности своего шага, вслушиваюсь в гул насекомых на цветах, отправляю в полет одуванчиковые пушинки, любуюсь изящным скольжением стрижей в вышине, как вдруг…
Она лежит, закрыв глаза, в придорожной пыли. Её крылья поникли, потеки слез прочертили серые разводы на щеках, а со ссадины на колене уже давно отпал последний подорожниковый лист. Я опускаюсь рядом и дружелюбно обнимаю свою подругу. Она нервно отдергивается, но открыв глаза и узнав меня, вдруг прижимается к моей груди. И мы так и сидим – обнявшись, пока на небе не зажглись одна за другой все ночные звезды.
***
Полное молчание сопровождало наше возвращение на кузницу. Умыв Твай, я занимаюсь её коленом, а она смотрит на меня сверху вниз, и вдруг с удрученностью заявляет:
- Мои крылья не для полета!
Я заглядываю в глубину её глаз, которые привыкли впитывать книжную мудрость, однако на самом дне их бездонности различается робость, неуверенность в себе и, самое главное, боязнь отторжения и одиночества.
- Некоторым существам, таким, как ты, мало одних крыльев для полета, им нужно кое-что еще… - вздыхаю я.
- Что? – в голосе Твайлайт слышится надежда и нетерпение.
Я молчу в ответ, потому что знаю, что это что-то нужно отыскать самому, и отыскать не в книгах или советах Вандерболтов, а в собственном сердце. Это особенная окрылённость, доступная лишь немногим, но без которой эти немногие так никогда и не смогут взлететь.
И мне кажется, что умничка Твай уже понимает, о чем идёт речь, потому что, прощаясь со мной, она вдруг робко, опустив глаза, спрашивает:
- А можно мне снова приходить на кузницу?
- Конечно, - улыбаюсь я, - если только тебе теперь снова можно пачкаться.